Маяк Свана

Маме, моему маяку

Серия «Жизнь как приключение»

Phoebe Rowe

SWAN LIGHT

Публикуется с разрешения Amazon Publishing, www.apub.com, при содействии Литературного агентства «Синопсис»

Перевод с английского Ольги Павловской

© 2023 by Phoebe Rowe

© Павловская О., перевод, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Сван

1913 год

Самое раннее воспоминание Сильвестра Свана было о том, как океан отнял у него одну вещь.

Впоследствии разум восстановил всё, что могло тому предшествовать: обычное унылое весеннее утро, очередное плавание на рыбацкой шхуне за покупками в Сент-Джонс, скользкий от соли причал, порт, полнившийся скрипом снастей, криками моряков и плеском волн, стылый воздух гавани с горьковатым привкусом льдов. Там был темный широкоплечий силуэт Томаса Свана, тащившего ворох рыболовных сетей через улицу, к воде, и худенький, проворный силуэт Нико Свана, подбиравшего края неводов, чтобы те не волочились по земле. И он был там, Сильви Сван, крошечный, едва поспевавший за ними обоими. Сильви шлепал ногами по лужам, останавливался погладить полосатых портовых кошек, подбирал просоленные обрывки газет, в которые заворачивали треску, и пробовал их на вкус языком. Где-то по дороге он, должно быть, и нашел тот камень. Камень был оранжевый, с золотистыми прожилками, идеально круглый, и Сильви, наверное, долго, присев на корточки, с благоговейным трепетом, не моргая рассматривал его в грязи, пока не услышал окрик: «Сильви! Ты сам домой поплывешь или как?» – и не бросился, схватив находку, догонять отца и брата.

Но событие, которое запомнилось ему, случилось чуть позже – когда он уже сидел на носу «Покорителя морей», держал камень на ладони над вскипавшими белой пеной волнами залива, и у него захватывало дыхание от яркого, блестящего пятна на фоне черных вод. От камня исходило столько света, что казалось, он не может утонуть. Поэтому Сильви стиснул этот восхитительно оранжевый шарик в кулаке, перевернул руку и – разжал пальцы.

Не было даже кругов на воде. Только пригоршня брызг взметнулась. Горланили чайки, молчали скалы, и «Покоритель морей» так быстро проскользнул мимо них в гавань, что Сильви не успел понять, где именно сгинуло его сокровище. Он так и сидел с пустыми руками, не находя слов для того, что сделал.

Те же воды постоянно, ощутимо присутствовали и в его более поздних, отчетливых воспоминаниях. Океан был за кухонным окном их ветхого домишки, когда мать ласково гладила Сильви по руке ладонью, испачканной ягодным соком. Он был рядом, когда на исходе летних дней Сильви вместе с Нико превращал водоросли в змеек, а прибрежные пещеры – в королевские дворцы. Но сейчас, когда он смотрел на океан с нависавшей над водой высокой скалы, ему на память пришел именно тот оранжевый шарик. Воспоминание о камне всегда возвращалось в такие дни, как этот, подернутые особой предштормовой дымкой. В дни, когда ветер еще свеж и слаб, птицы гомонят без умолку, а волны уже обретают беспокойный, жадный, голодный черный цвет.

Сильвестр Сван стоял на галерее маяка, опираясь ладонями о железные перила, смотрел на океан и думал о том, как оранжевый камешек выскользнул у него из руки восемьдесят лет назад.

Тяжелое октябрьское небо где-то спрятало солнце, которое он не видел с понедельника. Когда было совсем пасмурно, Сван записал в вахтенном журнале: НАОВИ – ГАЕТОЯ ШТОРМ. Вчера он добавил к этим словам вопросительный знак. А сегодня решил еще подождать, прежде чем оставить комментарий о погоде.

Собственно, здесь всегда надвигался какой-нибудь шторм, едва лишь печально известные сент-джонсские зимы начинали подбираться по восточному побережью Ньюфаундленда к Норман-Клиффе – Нормановым скалам. Но в этот раз погода ощущалась как-то иначе: в воздухе витала угроза, и Свану было не по себе. Угроза звучала и в криках чаек, разлетавшихся по гнездам, и в грохоте волн далеко внизу, у него под ногами. По правую руку Свана, в Цветочной гавани, царила суета: рыбаки спешили отправиться на дневную ловлю и поскорее вернуться обратно, так что их суденышки едва ли не стукались мачтами у причалов. За гаванью мирно дремал на холме городок Норман-Клиффе: россыпь светлых домиков, обшитых вагонкой с пятнами от сажи из каминных труб, растянулась вдоль серого берега, испещренного черными точками плоскодонок, траченных непогодой, и рыболовных снастей. Слева от Свана местность была необжитой – нагромождение голых, истерзанных ветрами скал тянулось вдаль, насколько хватало глаз. А все остальное перед ним было океаном, бескрайним, пребывающим в вечном движении, рассеченным белопенной полосой там, где волны вскипали на подводной банке^[1] – на отмели, что кривоватой дугой из песка, камней и рифов, словно рыболовным крюком, охватывала Норман-Клиффс-Бэй – залив Нормановых скал. Она затаилась, наблюдала и ждала, как и все обитатели побережья в этот день.

Определенно надвигался шторм. И ничего поделать с этим было нельзя – оставалось только ждать, когда он разразится.

Что-что, а такое положение дел в здешних краях никогда не менялось.

Сван отвернулся от океана и шагнул с галереи в теплый фонарный отсек маяка. Он протер все стекла – на дверной панели и в окнах, – добрался до самого верха, опираясь скрипучими коленями на скрипучие железные поручни. Начистил латунные детали и каждое из выпуклых увеличительных стекол составной маячной линзы. Надраил металлическое основание, на котором она стояла. Снял нагар с фитиля и вытер масляные брызги в резервуаре под ней. В помещении ярусом ниже, где находился часовой механизм, заставлявший линзу вращаться, Сван проверил все шестерни, затем привел в порядок свои инструменты. За работой он мурлыкал себе под нос, а башня ему подпевала – от белокаменных стен, железных балок потолка и покоробленного влажностью пола как будто разносились высокие ноты незнакомой мелодии.

Когда у него уже урчало в животе и нельзя было дольше тянуть время, откладывая выход из маячной башни, он наконец переключил свое внимание на банкира, который давно топтался внизу на клумбе с гиацинтами, посаженными женой Свана, и заглядывал в окно домика смотрителя.

Справедливости ради надо сказать, что банкир Корт Роланд наверняка и не подозревал, что сейчас он находится не где-нибудь, а в саду. За пять лет, прошедших после смерти Грейс, от сада ничего не осталось – домик смотрителя теперь окружала голая бурая площадка, несмотря на усилия, которые Сван время от времени прилагал, чтобы вернуть цветы к жизни. Некогда здесь повсюду розовели дикие гиацинты, их было так много, что скала сама превращалась в сигнальную цветовую башню, и это вдохновило жителей городка назвать свою гавань Цветочной – в честь гиацинтов, которые они обожали, но не могли запомнить столь замысловатое слово. Те цветы погибли много десятилетий назад, а потом жена Свана сумела вырастить новые на клочке каменистой почвы. С ее уходом из этого мира гиацинты исчезли со скалы окончательно.

И опять же справедливости ради надо отметить, что Сван сам позвал банкира в гости. Два дня назад это казалось хорошей идеей, и, охваченный энтузиазмом, он послал своего пса в город, засунув приглашение ему под ошейник. Однако теперь, всецело осознав перспективу беседы с Кортом лицом к лицу, Сван решил отыграть назад и, спускаясь по ступенькам маячной башни, обдумывал, как бы ему незаметно прошмыгнуть по лужайке между ней и домиком смотрителя. Маяк принялся тихо посмеиваться над ним, с присвистом и шипением, и от этого в узкий лестничный колодец сверху посыпалась сажа, так что Свану пришлось неодобрительно постучать по стене костяшками пальцев.

– Между прочим, я ради тебя стараюсь, – сказал он маяку. – Нечего тут хихикать.

У основания лестницы Сван остановился отдышаться в дверном проеме, все еще размышляя, успеет ли он добежать до черного хода в дом и запереться от банкира – тогда можно будет спокойно доесть остатки ягодного пирога, завалиться на кровать и мирно проспать до полудня. Но Корт Роланд его уже заприметил, обернувшись, и расплылся в зубастой улыбке.

– Мистер Сван! – сказал Корт, без тени смущения отойдя от его окна, когда старик обреченно зашагал к крыльцу. – Рад видеть, что вы в столь ранний час уже на ногах – я думал, в такую ужасную погоду позволите себе поспать подольше. Сдается мне, надвигается шторм.

– Да, – согласился Сван со второй частью его заявления, слегка обидевшись на первую. Он открыл дверь и отступил в сторону, пропуская Корта Роланда в дом, а сам воспользовался этим, чтобы еще раз окинуть взглядом скалу.

Старый лабрадор Свана по кличке Стой развалился посреди двора. Судя по тому, под каким углом стоял экипаж Корта, его лошади пришлось обходить пса, чтобы попасть во двор. Сейчас она топталась, фыркая и перебирая копытами, слишком близко от головы неподвижно лежащего Стоя, но тот не обращал на нее внимания.

– Стой! – позвал Сван, и пес поднял голову, тихо гавкнув.

Он появился на скале тоже благодаря Грейс, которая придумала ему имя в их первую же встречу, когда грязный бродячий щенок бросился бежать за их повозкой, направлявшейся из города домой, на маяк. Он преследовал их настырно, как голодный медвежонок, не боясь попасть под колеса. «Пошел вон!» – бросил ему тогда Сван, и щенок, поймав его взгляд, плюхнулся задом в грязь. «Стой на месте», – добавил Сван, но при этих словах щенок вскочил и снова устремился за ними. «Он понял это как приглашение остаться с нами!» – засмеялась Грейс, дернув вожжи. Она слезла на дорогу, а щенок, не спуская с нее блестящих глаз, прилег на передние лапы и неистово замахал задранным хвостом. «Стой!» – сказала ему Грейс, и он с разбегу запрыгнул к ней на руки. Имя осталось с псом, а пес – с ними.

Сейчас старый Стой поднялся и потрусил в дом, по пути одарив Корта коротким неприветливым «вуф». У кухонного стола он разлегся на полу, явив на обозрение сероватое пузо. Сван переступил через него, проходя в теплый домик смотрителя, где было всего две комнаты. Угли весело потрескивали с тех пор, как он разжег очаг на рассвете. Ветер, ворвавшийся следом, качнул оранжевую занавеску, за которой стояла его кровать. Корт закрыл входную дверь и потер озябшие руки в перчатках.

Сван сделал глубокий вдох. Ужасная все-таки была идея пригласить сюда банкира. Теперь надо было поскорее со всем покончить.

– Спасибо, что пришли, – сухо сказал он. – Я хотел поговорить о маяке. Отправил в банк десяток писем, но ответа так и не получил…

– Не утруждайтесь, Сван, – взмахнул Корт одной рукой, а второй полез в сумку. – Я прочел ваши письма. – Он достал из сумки стопку бумаги – это были не письма, а какие-то бланки с логотипом «Банка Норманов» вверху, – затем еще одну, и еще.

Сван с тоской подумал о ягодном пироге и завтраке, который теперь откладывался на неопределенное время, но аппетит у него тотчас пропал, едва он увидел верхний документ в стопке Корта. Уверенной рукой черными чернилами поверх текста там было написано: «Отказать».

Сван шумно выдохнул, и башня отозвалась разочарованным эхом. Он устремил взгляд в кухонное окно – ему надо было увидеть ее надежный силуэт, почувствовать это успокаивающее присутствие, полюбоваться, как отражается небо в стекле и металле фонарного отсека на самом верху, как поблескивает белый камень на фоне океана.

Год за годом океан подступал все ближе.

Когда-то от башни до обрыва надо было идти минут пять. Теперь это расстояние можно было преодолеть в полшага, и маяк слегка кренился к поджидающим его внизу волнам.

Свану не нравилось об этом думать. Если он думал об этом слишком часто или слишком напряженно, маячная башня как будто читала его мысли, и потом целыми днями камни жалобно скрежетали и стены обиженно постанывали, а ему не хотелось слышать в этих звуках предвестье конца. «Ты кого-то зовешь, старый друг?» – мысленно обращался к маяку Сван. У башни менялось настроение, как у всех людей, с ней можно было вести беседы, если уметь ее слушать. Поэтому Сван знал, что время еще есть. Знал, что башня предупредит его о начале конца. Но ведь катастрофы можно было бы избежать, если передвинуть маяк подальше от края скалы. Это было обычное дело – вдоль всего Атлантического океана маячные башни через каждые несколько десятков лет обвязывали канатами, поднимали на колесные платформы и отвозили на безопасное расстояние от волн, за которыми они присматривали.

Однако до сих пор в ответ на все запросы о перемещении маяка Корт Роланд, самый богатый и влиятельный человек в Норман-Клиффе, внук последней из Норманов, жившей в этом городе, лишь выражал сожаление. А теперь вот этот документ с клеймом «Отказать»…

– «Банк Норманов» сочувствует вашей беде, – сказал Корт Роланд, и Сван переключил внимание со скалы обратно на банкира. Тот на него не смотрел – голубые глаза шарили внимательным взглядом по комнате, ни на чем надолго не останавливаясь. – Поверьте, нам хотелось бы помочь. Но боюсь, столь внушительные затраты на перемещение Маяка Свана попросту не окупятся.

Все аргументы, тщательно заготовленные Сваном, рассыпались в прах.

– Это меньше трети от суммы расходов на содержание гавани, – все же проговорил он. – Оно ведь определенно того стоит…

– Сожалею, – твердо отрезал Корт. Он по-прежнему не смотрел собеседнику в глаза, но теперь его взгляд замер на подоконнике, где Сван хранил письма от жены. Свану казалось, что от этих писем по-прежнему пахнет сент-джонсскими утрами, и перед его мысленным взором при виде их возникал образ Грейс, сидящей за своим желтым письменным столом у окна в дождевых каплях.

Он уже начинал испытывать раздражение, но тут Корт наконец повернулся к нему:

– Как я сказал, это будет слишком крупное вложение, которое не принесет никакой выгоды.

«Оно принесет безопасность твоему городу, – хотел сказать Сван, – яркий свет берегу, путеводный огонь каждому идущему в твою гавань кораблю, чьи деньги и товары ты счастлив будешь заполучить». Но прежде чем он успел раскрыть рот, Корт продолжил:

– Однако, – сказал банкир, побарабанив пальцами по стопке документов, – я рассказал о вашей проблеме моей бабушке. Она тоже загорелась желанием вам помочь, как вы можете догадаться, учитывая, сколь много у нее связано с этим маяком. И у нее есть интересное предложение.

За окном снова заскрежетали камни маячной башни, на этот раз громче, угрожающе. Но Сван пропустил это мимо ушей, потому что голубые глаза Корта в тот самый момент превратились в глаза его бабки – прозрачные, яркие, блестящие на фоне темной скалы в маленькой бухте, – и он как будто снова услышал ее насмешливый голос: «Я подумала, чашки тебе не нужны, если ты хотела отдать их Сильви…»

Столько времени прошло… Какое Абигайл Норман теперь дело до маяка?

– Что за предложение? – осторожно спросил Сван.

– Бабушка рассказала мне о дарственной, которую она когда-то вручила Нико, вашему брату, – ответил Корт. – Если дарственная на законных основаниях вернется в банк, мы еще раз рассмотрим вопрос о выделении денег на перемещение маяка.

Дерзость Абигайл вызвала у Свана приступ гнева. «…Она когда-то вручила Нико, вашему брату…»

Сейчас Абигайл не заслуживала ничего из того, что принадлежало Нико.

Когда-то на этой самой скале, задолго до появления здесь маяка, их было пятеро – Сильви, Нико, Софи, Питер и Абигайл. Они лежали на спинах в густой траве; над ними сквозь листву сочился тягучими каплями меда солнечный свет; на коже блестели кристаллики ньюфаундлендской соли. Каждое лето пятеро детей наблюдали отсюда за птицами – крачками, моевками, кайрами, которые резвились на побережье; за китами, чьи упругие лоснящиеся спины, словно отлитые из черного каучука, лениво высовывались над волнами. А каждую весну все пятеро приходили сюда смотреть на айсберги – белые плавучие льдины, такие огромные, что издалека казалось, будто это целые корабли, медленно идущие под парусами из замерзшей столетия назад воды, в блаженном неведении, что приближаются к гибели, которую неминуемо принесет им теплое течение.

Сван сомневался, что Абигайл все еще помнит те времена.

– Значит, деньги на маяк она предлагает в качестве платы? – уточнил Сван. – И если я не отдам вам дарственную, вы мне не поможете? Корт, у меня нет ничего из вещей Нико. Мой брат умер почти семьдесят лет назад.

– Тогда, может быть… – задумчиво начал Корт, устремив глаза на маяк поверх плеча Свана. Жадные голубые глаза. В точности как у его бабки. – Может быть, я сам поищу?

Но Сван достаточно от него выслушал. Он снова подумал о пятерых ребятишках на скале, смотревших на птиц, на китов и на льдины. Уже тогда ошибки Абигайл дорого им обходились, даже если сами они не придавали тому значения. И никто из них не подозревал, что ее самая страшная ошибка приведет к строительству этого маяка.

Все, что сейчас нужно было Свану, – это позавтракать ягодным пирогом.

– Думаю, наш разговор окончен, мистер Роланд, – спокойно сказал он, так стремительно шагнув к двери, что Стой всполошился. – Спасибо, что потратили время, но ваше предложение меня не заинтересовало. А теперь вам стоит заняться своими делами, пока не поздно, потому что, как вы верно заметили, надвигается шторм.

Мари

2014 год

В шестидесяти одной с половиной мили^[2] от южной оконечности Греции лазурно-синее Средиземное море лениво шлепало волнами о покрытые пятнами ржавчины борта научно-исследовательского судна «Меркурий». Вокруг корпуса корабля, от которого тянулся вниз дрожащий от натяжения кабель-трос, простиралась сверкающая зыбь, колыхалась и мерцала, размеченная позолоченной солнцем морской пеной, плавниками шустрых дельфинов и неспешно идущими вдалеке круизными лайнерами. Июньский бриз скакал по гребешкам легких волн, обдавая судно запахом водорослей.

Но ничего этого не видела Мари Адамс – она сидела в пурпурном полумраке лаборатории «Меркурия», сжимая в руках рычаг управления глубоководным роботом, который поднимался с морского дна.

– Тим! – бросила Мари в сторону открытого люка, не отрывая глаз от мониторов. Справа от нее стоял экран гидролокатора, и желтая полоса ползла по плотному сине-зеленому скоплению пятен. На экране слева колыхалась илистая тьма в четырех тысячах футов^[3] у нее под ногами. – Механизм в порядке?

– Если с ним что-то случится, уж поверь мне, ты сразу узнаешь, – отозвался с палубы Тим. – В основном по громкому всплеску и моим воплям.

Мари усмехнулась и бросила взгляд в проем люка – ее коллега стоял у лебедки, наблюдая, как на барабан фут за футом наматывается нескончаемый кабель-трос. Тим был в своей любимой винтажной рубашке с эмблемой Океанографического института Скриппса^[4] на спине – силуэтом корабля и трезубца. Эмблема была перечеркнута жирной черной полосой машинного масла – меткой, оставленной другим кабель-тросом много лет назад. Полоса пролегла по рисунку ватерлинией^[5], как будто только самая верхушка корабля осталась над водой, и это всегда напоминало Мари о постере, который висел в ее детской спальне. На нем мультяшный галеон, весь в водорослях и причудливых наростах, стоял вертикально на морском дне, а его мачты торчали из воды. Иллюминаторы галеона были задраены, на пушках все еще горели фитили, и пират в плававшей рядом шлюпке торжествующе указывал на развевавшийся над галеоном флаг. Мари тысячу раз засыпала, глядя на него. Но впоследствии выяснилось, что затонувшие корабли редко выглядят так же, как на этой картинке, – гордыми, целыми, удобно расположившимися на дне. Обычно останки кораблекрушений выглядят, как останки: корпуса и мачты разбиты, разломаны, разметаны жестоко и безвозвратно.

Корабли, призванные покорять моря, вместо этого гниют в донном песке, разорванные морями в клочья.

На другом конце кабель-троса, который вытягивала лебедка Тима, был ТНПА – телеуправляемый необитаемый подводный аппарат, а попросту глубоководный робот, такой старый и своенравный, что Мари опасалась, что он однажды наплюет на ее команды и отправится самостоятельно исследовать морское дно где ему вздумается. В начале этой экспедиции, шесть недель назад, они уже лишились одного ТНПА – его кабель-трос зацепился за обломки на первом из мест кораблекрушений, которые они изучали, и лопнул, как зубная нить. Потеря первого робота была ударом под дых – показатель их финансовых резервов начал приближаться к критическому, сменив цвет воображаемого сигнала с бледно-зеленого на тревожно-красный. Потеря второго робота будет означать крах всего предприятия.

Мари нажала несколько клавиш на панели управления, пододвинув ее ближе к себе.

Рядом с экраном, на который передавал видео ТНПА, светился монитор гидролокатора, окрашивая ее руки неоново-зеленым. Густая россыпь огоньков неопровержимо свидетельствовала о том, что на песчаном дне лежит нечто созданное руками человека – искусственные объекты проявляются на экране четкими линиями и плотными формами, тогда как природные представляют собой переплетение размытых кривых. Эта россыпь имела форму ягоды – большое яркое пятно, из которого торчит хвостик-веточка. Так они и обозначили для себя затонувший корабль – «Вишня», чтобы не спугнуть удачу, поддавшись искушению признать его заранее тем, что команда Мари надеялась здесь найти, то есть останками парохода «Калифорниец».

«Калифорниец» был белым китом Мари, неуловимым Моби Диком, на протяжении всех двадцати лет ее профессиональной деятельности. Тот самый «Калифорниец», британский военный транспорт, подбитый во время Первой мировой войны. Солдат и команду матросов успело эвакуировать сторожевое судно, а пароход затонул, оставив за кормой и войну, и собственную дурную славу. Ибо за три года до того, как его погубила торпеда, «Калифорниец» погубил сам себя.

В апреле 1912 года, во время самого обычного торгового рейса, когда «Калифорниец» вез лесоматериалы из Ливерпуля в Бостон, капитан остановил его в Северной Атлантике, заметив ледяное поле впереди. Судовой радист Сирил Эванс передал предупреждение всем кораблям в этом районе океана, в том числе гигантскому пассажирскому лайнеру «Титаник» судоходной компании «Уайт Стар Лайн». Рабочая смена Эванса закончилась, и он отправился спать. Вскоре после этого члены команды «Калифорнийца» увидели неподалеку белые сигнальные огни. Они разбудили своего капитана, Стенли Лорда, и по его приказу попытались установить контакт с неизвестным судном при помощи ламп Морзе. Поскольку их радист спал, радиотелеграф молчал остаток ночи.

Световые сигналы «Калифорнийца» остались без ответа. А вскоре огни другого корабля и вовсе исчезли – команда «Калифорнийца» решила, что он тронулся в путь и покинул пределы видимости. Оставалось надеяться, что у него все в порядке. Однако на следующее утро стало известно, что случилось нечто немыслимое: таинственное судно оказалось «Титаником», и пока «Калифорниец» спал, оно затонуло. Его огни исчезли из виду не потому, что корабль благополучно продолжил путь, а потому, что вода затопила последний судовой котел огромного парохода.

Вскоре весь мир обвинил «Калифорнийца» в том, что он не пришел на помощь тонущим пассажирам «Титаника». Весь шквал ненависти принял на себя капитан Лорд, но до самой смерти он отрицал свою вину. Ведь «Титаник» был одним из судов, которых «Калифорниец» предупредил той ночью об айсбергах, дважды. И не его вина, если «Титаник» проигнорировал предупреждение. К тому же громкие заявления о непотопляемости этого гигантского лайнера заставили команду «Калифорнийца» потерять бдительность – ни одному моряку и в самом страшном кошмаре не привиделось бы, что случившееся с «Титаником» в принципе возможно.

Впервые эту историю Мари услышала однажды вечером, когда еще училась в начальной школе. Они с мамой смотрели документальный сериал о расследованиях катастроф, уютно устроившись перед телевизором на диване. Мари тогда испытала потрясение, и рассказ о «Калифорнийце», словно рыболовный крючок, застрял в ее памяти навсегда. Она не забывала о нем на протяжении трех морских археологических экспедиций и бесчисленных часов, проведенных под водой с преподавателями из Института Скриппса. «Калифорниец» маячил на ее мысленном горизонте, когда она изучала приливы, окисление металлов и премудрости подъема обломков кораблекрушений. И на каждый из десятков водолазных проектов, последовавших затем, куда более важных и значимых, падала тень парохода, терпеливо ждавшего ее и манившего.

Поначалу все шло как по маслу – найти инвесторов оказалось легко, ведь слава «Титаника» открывала перед искателями любые двери, хотя «Калифорниец» был уже совсем другим кораблем к тому времени, когда его подбила торпеда. Теперь было ясно, что везение долго не продлится, учитывая изношенное оборудование и взятое в аренду старенькое исследовательское судно. Но Мари это уже не беспокоило – она была намерена довести дело до конца, даже если ей придется вернуться сюда на гребной шлюпке.

Наконец ТНПА показался из воды, Тим с остальными пятью членами их команды подняли его на борт, и Мари завладела двумя пластиковыми контейнерами, наполненными обломками, которые робот собрал на месте кораблекрушения. Пока что «Вишня» вполне оправдывала ожидания. Четыре дня назад им удалось найти богатый «культурный слой» – видимо, в том месте, где были каюты экипажа. Робот принес пуговицы, кухонную утварь и даже сломанную фоторамку (снимок, конечно, не сохранился). С тех пор они несколько раз гоняли робота туда-обратно, очищали предметы в резервуарах с пресной водой в лаборатории и большинство уже отправили в Грецию и в Сан-Диего для более сложных исследований. Компьютерное сканирование, электролиз и анализ геохимического состава помогут точно определить, что именно они нашли. «Вишня» была вторым из четырех затонувших кораблей, которые Мари и ее команда наметили для изучения в этой экспедиции. Первый оказался пустышкой. Если и «Вишня» в итоге их подведет, Мари надеялась выяснить это побыстрее и перейти к следующему.

– Что ж, по крайней мере, это явно пароход, – пробормотала она, поставив контейнеры с новой добычей на стол в лаборатории под тусклым пурпурным светом. Грязь, покрывавшая их содержимое, была черной, и в придонном иле виднелись обломки какой-то горной породы. Каменного угля, конечно же. Многообещающий признак, но пока что он ничего важного не доказывал.

– Точно пароход. – Тим опрокинул первый контейнер в резервуар, и Мари понаблюдала, как угольная пыль, поднявшись со дна, затягивает пленкой поверхность воды. Тим собрал ее черпаком с сеткой.

Мари поворошила вещи с затонувшего корабля пластиковой линейкой. Пресной воде понадобится некоторое время, чтобы очистить обросшие ракушками металлические предметы, чей облик исказился до неузнаваемости. Но некоторые из них и так можно было опознать: половина керамического блюда, пряжка от ремня кителя, пригоршня пуговиц, серебряная запонка. Мари перешла к другому контейнеру – и охнула. Среди обломков дерева и металла на дне поблескивали два золотых полуорла^[6]. Она видела их и раньше, на трансляции с камеры ТНПА, но надеялась, что ошиблась. Потому что это ставило крест на ее священном граале кораблекрушений. Потому что американскому золоту нечего было делать на британском военном транспорте. Потому что, если на «Вишне» есть хоть одна вещь, которой там быть не должно, это уменьшает шансы на то, что «Вишня» – «Калифорниец».

Тим перехватил ее взгляд и сочувственно улыбнулся. Официально он давно был на пенсии, лечил свой артрит, расползавшийся по суставам рук и позвоночнику, и пришел сюда с ней на «Меркурии» лишь в качестве одолжения, из доброго отношения к Мари. Так что ей вдвойне не хотелось, чтобы для него это стало пустой тратой времени. Она злилась на себя за то, что помешала совместной работе Тима и Гектора – его коллеги и своего преподавателя, а также добрейшего человека из тех, кого ей доводилось встречать в жизни. Оба они заверили Мари, что это будет приятная прогулка и развлечение для Тима, но она знала, что ничего приятного тут нет.

– Не делай преждевременных выводов, – посоветовал Тим. – Давай отправим все это Гектору. Мало ли что… Посмотрим, что он сможет сделать.

– Конечно. – Мари не сводила взгляд с золотых долларов. – Может, Гектор превратит их в фунты?

– Не говори так. В любом случае, у нас еще есть в запасе два затонувших корабля.

– Я помню. – Она покосилась на скопление пятен в форме вишни на экране, ниже которого были прикреплены к переборке три другие распечатки с гидролокатора. Их первый объект, под рабочим названием «Герой», судя по состоянию металла, затонул лет на двадцать раньше «Калифорнийца». После «Вишни» им предстояло обследовать «Урсулу» и «Горизонт». Каждый из двух последних подавал надежды – по разным причинам. Да и само по себе наличие в их списке четырех мест кораблекрушений было поразительной удачей, учитывая, что эти четыре финалиста определились в процессе многолетних исследований десятков других объектов на морском дне.

«Тим прав, – решила в конце концов Мари. – Да и время у нас еще есть».

– Доктор Адамс! – заглянул в лабораторию один из техников. – Стюарт Нобл на связи. Требует вас. Голос у него нерадостный…

– Ну отлично… – Мари отошла от резервуаров.

– Будь с ним полюбезнее, – напутствовал ее Тим. – И дай понять, мол, мы знаем, что делаем.

– Непременно, – кивнула Мари. Оставалось надеяться, что они действительно знают.

* * *

В детстве Мари Адамс часто снился один и тот же сон: обломки затонувшего корабля поднимались из глубин и проглатывали ее целиком. Сначала была только тьма, потом проломленные шпангоуты^[7] корабельного корпуса расходились, как челюсти, и втягивали ее внутрь. Наверно, виновата была в этом картинка на постере. А может, тот факт, что ее мать была первой женщиной, получившей в Институте Скриппса должность водолазного инструктора. Мать, миниатюрный сгусток энергии, постоянно бросала вызов этому миру, который твердил ей, что она не так выглядит, не так ведет себя, не так думает, и упорно шла вперед, вернее, погружалась все глубже и глубже. Океаны хранили столько тайн для искателей, и Мари всегда была заложницей нескончаемой маминой охоты за открытиями.

А потом случилась дорожная авария – плохая погода, занос… Пустой дом, похороны, еда на поминках, вкус которой Мари не помнила. Сны о затонувшем корабле после этого стали еще мрачнее: пасть со сломанными бимсами^[8] вместо клыков хватала ее, затем вдруг исчезала, и каждый раз ее тело опускалось все ниже, все дальше от неба.

Она так и уходила на глубину очертя голову во сне и наяву. Ну изранят ее обломки бимсов, ну скроют от нее солнечный свет – и что? «Будь осторожна, – предупреждали ее другие водолазы. – Сбавь обороты, не спеши». Но осторожность не гарантирует полной безопасности, а неспешность, как она усвоила, никогда не даст тебе заплыть настолько глубоко, насколько ты хочешь.